|
Мой дорогой Корней Иванович,
Спасибо за доброе письмо, в котором я слышу то лучшее, что есть в Вашем голосе и сердце1.
Все, что написано Тамарой Григорьевной (а она написала замечательные вещи), должно быть дополнено страницами, посвященными ей самой, ее личности, такой законченной и особенной.
Она прошла жизнь легкой поступью, сохраняя изящество до самых последних минут сознания. В ней не было и тени ханжества. Она была человеком светским и свободным, снисходительным к слабостям других, а сама подчинялась какому-то строгому и непреложному внутреннему уставу. А сколько терпения, стойкости, мужества в ней было, - это по-настоящему знают только те, кто был с ней в ее последние недели и дни.
И, конечно, Вы правы: главным ее талантом, превосходящим все другие человеческие таланты, была любовь. Любовь добрая и строгая, безо всякой примеси корысти, ревности, зависимости от другого человека. Ей было чуждо преклонение перед громким именем или высоким положением в обществе. Да и сама она никогда не искала популярности и мало думала о своих материальных делах.
Ей были по душе и по характеру стихи Мильтона (сонет "О слепоте"):
...Но, может быть, не меньше служит тот
Высокой воле, кто стоит и ждет2.
Она была внешне неподвижна и внутренне деятельна. Я говорю о неподвижности только в том смысле, что ей стоило больших усилий хождения по редакциям или по театрам, где шел разговор о постановке ее пьес, но зато она могла целыми днями бродить по городу или за городом в полном одиночестве, вернее - наедине со своими мыслями. Она была зоркая - многое видела и знала в природе, очень любила архитектуру. На Аэропортовской ее маленькая квартира была обставлена с несравненно бóльшим вкусом, чем все другие квартиры, на которые было потрачено столько денег.
Если Шекспир говорит о своих стихах
...И кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово3, -
то в ее комнатах каждая полочка, лампа или этажерка могли назвать по имени свою хозяйку. Во всем этом была ее легкость, ее приветливость, ее вкус и женское изящество.
Грустно думать, что теперь эти светлые, уютные, не загроможденные мебелью и всегда открытые для друзей и учеников комнаты достанутся кому-то постороннему. Горько сознавать, что мы, знавшие ей цену, не можем убедить жилищный кооператив и Союз писателей, что следует сохранить в неприкосновенности эти несколько метров площади, где жила и умерла замечательная писательница, друг и советчик очень многих молодых и старых писателей.
Мое письмо затянулось, но в заключение мне хочется рассказать Вам два случая, которые могут дать более ясное представление о Тамаре Григорьевне, чем самые пространные характеристики.
Она умерла, не оставив завещания. Друзья должны были справиться, не завещан ли кому-нибудь из родственников ее вклад. И вот, когда они зашли в сберкассу того района, где Тамара Григорьевна жила несколько лет тому назад, и сказали, что она умерла, - женщины, выглядывавшие из окошек перегородки, встретили это известие так, будто им сообщили о смерти самого близкого им человека.
Одна из сотрудниц сказала со слезами на глазах:
"Неужели же друзья так и не могли спасти ее!"
И тут выяснилось, что однажды вечером Тамара Григорьевна зашла в сберкассу перед самым закрытием. Она сразу же заметила, что служащие чем-то взволнованы. Оказалось, что в кассе не хватает какой-то суммы денег и об этом надо составить акт.
Тамара Григорьевна подошла к одному из окошек и сказала просто, по-дружески:
- Отчего же вы у меня не попросите?..
Она тут же внесла недостающую сумму и, конечно, никому из родных и знакомых об этом не рассказала.
А вот другой случай.
Фадеев накануне самоубийства пришел ко мне и застал у меня Тамару Григорьевну. Он был немного более сдержан, чем всегда, но по его виду я никак не мог предположить, что передо мной человек, который на другой день лишит себя жизни.
Он подробно расспрашивал меня о моем здоровье, о том, куда я намерен поехать лечиться.
А я заговорил с ним о Твардовском, с которым он незадолго перед этим серьезно поссорился. Мне очень хотелось их помирить.
Не желая мешать нашему разговору, Тамара Григорьевна поспешила проститься с нами, и я вышел проводить ее. В коридоре она сказала мне вполголоса, но твердо и уверенно:
- Не говорите с ним ни о себе, ни о Твардовском. Вы посмотрите на него!..
Она заметила то, что как-то ускользнуло от меня, знавшего Фадеева гораздо больше и ближе.
Такова была она.
Простите, что я так расписался. Впрочем, в этом повинны Вы и Ваше письмо, которое меня растрогало и взволновало.
В первый раз вверяю я бумаге свои мысли и воспоминание об этом человеке высокой души, в котором так нераздельно жили "правда с красотою"4 - этическое и эстетическое.
Простите и бессвязность моего письма. Написал его единым духом, не задумываясь, не подбирая слов.
Очень хотел бы, чтобы Вы когда-нибудь написали о пьесах и сказках Тамары Григорьевны - и о ней самой.
Крепко обнимаю Вас.
Ваш С. Маршак
______________
1. Ответ на письмо К.И. Чуковского от 5 мая 1960 года, посвященное памяти Т.Г. Габбе, скончавшейся 2 марта. Корней Иванович писал о своем восхищении "красотой ее личности, ее безошибочным вкусом, ее дарованием, ее юмором, ее эрудицией и - превыше всего - ее героическим благородством, ее гениальным умением любить".
2. Заключительные строки сонета Дж. Мильтона в переводе С. Маршака (см. т. 3 наст. изд.).
3. Из 76-го сонета В. Шекспира в переводе С. Маршака.
4. Из 14-го сонета В. Шекспира в переводе С. Маршака.
Источник:
Маршак С. Собрание сочинений в 8 томах.
Т. 8. - М.: Художественная литература, 1972.
|
Письма Маршака 
