Маршак советского союза

Михаил Светлов выразил восхищение Маршаком следующими строчками:

На свете множество дорог, Где заблудиться может муза, Но все распутать превозмог Маршак Советского Союза.

Родился же поэт в царской России — 22 октября (3 ноября) 1887 года в Воронеже, в семье главного дантиста города. О его предках можно прочитать в октябрьском номере «Алефа» за 2002 год. Самуил Маршак получил еврейское духовное образование, изучил иврит. С детства был книжником. Как он отмечал в своих воспоминаниях «В начале жизни», «мы охотились за книгами, где только могли». Из охотника за книгами Маршак превратился в автора. Когда Маршаку было 15 лет, семья переехала в Петербург, и тут юному еврейскому изгою (а как же — черта оседлости!) сказочно повезло: его познакомили с маститым русским критиком Владимиром Васильевичем Стасовым. Он обласкал талантливого юношу, подарил ему гору книг и определил в петербургскую гимназию. 22 декабря 1902 года на вечере, посвященном памяти скульптора Марка Антокольского, была исполнена кантата на библейские мотивы, автором текста которой был начинающий поэт Самуил Маршак. В дальнейшем он стал сотрудничать со многими журналами, в том числе с такими, как «Еврейская жизнь» и «Молодая Иудея». Однако у молодого поэта стал развиваться туберкулез, и его покровители Стасов и Шаляпин решили подлечить талантливого гимназиста и отправили его в Крым, к Максиму Горькому. После Ялты Маршак вернулся в Петербург, а в 1912–1915 годах жил и учился в Англии. Вернувшись на родину, организовал в Краснодаре детский театр. В 1922 году переехал в Петроград. Маршак писал для детей и для взрослых. Выступал в качестве газетного сатирика, рифмача-фельетониста под псевдонимом доктор Фрикен. Занимался литературной поденщиной — как говорил писатель Амфитеатров, «размениванием золотого таланта на двугривенные очередного гонорара». С приходом Октябрьской революции Маршаку и другим организаторам новой детской литературы пришлось бороться с непониманием и консерватизмом новых хозяев. Маршак считал, что для детей надо писать не занудно-наставительно, а весело и забавно, а высокопоставленные литературные дамы Крупская и Менжинская считали такой подход неправильным и запрещали многие детские стихи Самуила Маршака и Корнея Чуковского, чья «Муха-Цокотуха» была признана идеологически вредной для пролетарского искусства. Этих замечательных поэтов в 20-х годах нещадно критиковали, и пришлось Максиму Горькому взять под защиту «талантливых маршаков». В середине 20-х Маршак редактировал журнал «Новый Робинзон», а затем фактически возглавил детский отдел Госиздата. Ввел в литературу многих талантливых детских писателей — Пантелеева, Белых, Хармса, Введенского, Житкова и других. Но не бросал и свое сочинительство. Один только «Мистер Твистер» (1933) чего стоит!

Мистер Твистер, Бывший министр, Мистер Твистер, Делец и банкир. Владелец заводов, Газет, пароходов, Решил на досуге Объехать мир...

Корней Чуковский писал о творчестве Маршака: «Только пройдя долгую, многотрудную школу поэтического творчества для малых детей, можно достичь такой четкой структуры, такой алмазной чеканки стиха». А в это время в стране шла «чеканка» кадров. Середина 30-х годов — массовые аресты и репрессии. Арестовали почти все окружение Маршака. Самуил Яковлевич был напуган и стоически ждал своей очереди. Но... пронесло. Сталин якобы сказал, когда увидел имя Маршака в списках на ликвидацию: «Маршак — хороший детский писатэль!» Так или не так, но вдруг отношение к писателю резко изменилось, прекратились нападки и издевательства. Издатели неожиданно смягчились и подобрели. В дальнейшем Самуил Маршак был обласкан властью и получил четыре Сталинские премии и одну Ленинскую. В 1955 году ему даже позволили выехать в Англию на Бернсовский фестиваль. Тут следует отметить, что Англия была неостывающей любовью Маршака. Он любил ее историю и культуру, и в особенности английскую литературу, превосходным переводчиком которой он был. Роберта Бернса мы в основном узнали и полюбили благодаря Маршаку. Он перевел его так, что кажется, будто Бернс не шотландский поэт, а русский, настолько он нам близок и понятен. Примеров тьма.

Кто честней бедности своей Стыдится и все прочее, Тот самый жалкий из людей, Трусливый раб и прочее. При всем при том, При всем при том Пускай, бедны мы с вами, Богатство – Штамп на золотом, А золотой – Мы сами!..

Это знаменитая «Честная бедность», которая актуальна и сейчас, когда мы видим, кто пробивается наверх и правит нами.

При всем при том, При всем при том, Хоть весь он в позументах, — Бревно останется бревном И в орденах и в лентах!

Маршак сдружил русских читателей с героями Бернса — это Джон Ячменное Зерно и резвый, шустрый Робин, Макферсон и Финдлей, который при случае способен наделать «разных дел». И девчонка Дженни, которая «пробираясь до калитки полем вдоль межи, промочила все юбчонки вечером во ржи»:

Если кто-то звал кого-то Сквозь густую рожь И кого-то обнял кто-то, — Что с него возьмешь!..

А еще Маршак переводил Вордсворта, Блейка, Китса, Теннисона, Киплинга («На далекой Амазонке не бывал я никогда...») и, конечно, Шекспира. Шекспир благодаря стараниям Маршака стал фактом русской поэзии — он перевел 154 сонета великого англичанина, и как перевел! «Настоящий перевод — не только подчинение, — говорил Маршак, — но и соперничество». Знаменитый 121-й сонет «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть...» Маршак переводил несколько лет, добиваясь полного совершенства. Сохранилось недовольное высказывание Александра Твардовского: «Что за чудак этот Маршак! Он требует, чтобы его перевод печатали так. Раньше крупными буквами «Маршак», потом «перевод», а потом внизу маленькими буквами — «Шекспир». Что можно сказать на это? У Маршака был характер и были амбиции. Разве это плохо?.. Во время войны знаменитый мультипликатор Уолт Дисней пожелал сделать кинематографическую версию пьесы Маршака «Двенадцать месяцев», и Маршак отправился на прием в Комитет по делам кино за разрешением. Его попросили подождать в приемной. Он прождал полтора часа, не выдержал и уехал, оставив записку председателю комитета:

У вас, товарищ Большаков, Не так уж много Маршаков!

Действительно, Маршак был уникален. Его эпиграммы были остры и разящи.

Он долго в лоб стучал перстом, Забыв названье тома. Но для чего стучаться в дом, Где никого нет дома?

Владимир Лакшин вспоминает, что Маршак был кипучим человеком, клокотание которого передавалось окружающим с ощущением почти физическим. Он всегда был чем-то встревожен, словно чего-то ждал, словно куда-то спешил и очень боялся опоздать. Маршак чувствовал время, как никто другой:

И поступь, и голос у времени тише Всех шорохов, всех голосов. Шуршат и работают тайно, как мыши, Колесики наших часов. Лукавое время играет в минутки, Не требуя крупных монет. Глядишь — на счету его круглые сутки, И месяц, и семьдесят лет. Секундная стрелка бежит, что есть мочи, Путем неуклонным своим. Так поезд несется просторами ночи, Пока мы за шторами спим.

Маршак был удивительно работоспособным человеком и сохранил творческую энергию до последних дней. Переводы баллад и песен Бернса, сонеты Шекспира, лирические эпиграммы, мудрые пьесы-сказки («Двенадцать месяцев», «Горя бояться — счастья не видать», «Умные вещи»), статьи о поэтическом мастерстве — все это относится к последним десятилетиям его жизни. В последние годы его одолевали болезни, в частности, астма. Он проводил время в больнице, в Ялте, в Барвихе. Но больше работал, чем лечился. Врачей Маршак вразумлял: «Я, как паровоз. Внезапная остановка в пути для меня опасна». Не бывая на людях, Маршак любил встречаться с коллегами наедине и, как выразился Твардовский, любил душить их стихами поодиночке. Лакшин вспоминал о звонках Маршака: «Вы должны ко мне приехать... Когда? Нет, зачем откладывать... Сегодня же... Голубчик, надо ли ждать до вечера? Если вы не очень заняты, приезжайте теперь же. Через сколько минут вы у меня будете?.. Я тут кое-что написал за последние дни». После каждого четверостишия (он читал переводы Блейка) близоруко оглядывал меня, как бы проверяя реакцию слушателя, и быстрым вопросом лишь поощрял к высказыванию: «Правда, мужественно?» «Милый, а это дошло?» И в конце встречи: «Знаете, я вас полюбил. Вы еще придете ко мне?» Самуил Яковлевич любил умных и преданных литературе людей. И не терпел невежд. Когда узнал, что шофер, возивший его, не читал «Анну Каренину», страшно возмутился: «Остановите машину, голубчик. Я не могу находиться в одной машине с человеком, который не знает, кто такая Анна Каренина». Шофер подумал, что его уволят. Но нет, Маршак вышел из машины и вернулся с книгой Льва Толстого: «Прочтите обязательно. А пока не прочтете, считайте, что мы с вами не знакомы». Из воспоминаний писателя Исаака Крамова: «Часу в двенадцатом ночи я возвращался в ялтинский Дом писателей и уже внизу услышал сухой, надсадный кашель. Маршак сидел у дверей своего номера на втором этаже, курил. Каждый вечер Розалия Ивановна, его секретарь, неразговорчивая, прямая как жердь старуха лет восьмидесяти, выставляет его за дверь, пока номер проветривается перед сном, и он сидит у двери, курит, молчит... После смерти жены Маршак целиком на ее попечении. Они очень привязаны друг к другу и постоянно ссорятся. Время от времени Розалия Ивановна собирается уехать из Ялты, и тогда Маршак очень серьезно и немного нервничая сообщает, что Розалия Ивановна решила его бросить и пойти в стюардессы. Розалия Ивановна — всегда подобранная, аккуратная, деловитая и ворчливая старушка, была рижской немкой. Во время войны, когда выселяли всех граждан немецкого происхождения, Маршак добился, чтобы для нее сделали исключение. И Розалия Ивановна осталась в Москве, в его квартире у Курского вокзала. Но Маршак оставался Маршаком, и когда по радио объявлялась воздушная тревога, он тотчас же стучался к ней в комнату с неизменной фразой: «Розалия Ивановна! Ваши прилетели!» Самуил Яковлевич Маршак умер 4 июля 1964 года на 77-м году жизни от острой сердечной недостаточности. Академик Кассирский, как врач, удивлялся, чем живет это измученное и истощенное тело. «Должно быть, — писал Кассирский, — он держался натренированной нервной системой, сознанием величайшего и ответственнейшего долга». Маршак был полон планов: хотел продолжить «Беседы о мастерстве» и начатую статью о Шекспире, мечтал выпустить книжку «Лирических эпиграмм», собирался осенью на шекспировские торжества в Англию. Хотел, собирался... и не успел. Незадолго до смерти он написал:

Немало книжек выпущено мной, Но все они умчались точно птицы. И я остался автором одной Последней, недописанной страницы.

Но и того, что было написано Самуилом Маршаком, с лихвой хватит на века. Если, конечно, не исчезнут «охотники за книгами». Не могу говорить за молодое поколение, но старшее и среднее при имени Маршака начинает улыбаться и вспоминать: «Жил человек рассеянный на улице Бассейной...», «Дама сдавала в багаж — диван, чемодан, саквояж...», «Разевает щука рот, а не слышно, что поет...» и так далее. Строки звонкие, веселые, запоминающиеся. Самуил Яковлевич Маршак был замечательным детским поэтом. Но не только. «У писателя должна быть многопольная система в работе, — говорил он. — Надо писать одновременно и стихи, и пьесу, переводить и держать корректуры... Это прекрасно, потому что не дает крови застаиваться, заставляя работать разные мускулы организма». Маршак занимался всем сразу и был неутомимым тружеником литературного цеха. Он обладал золотым пером алмазной огранки.